Красный шар солнца
Продолжение
- Ты один?
- Ну один, один, черт, где они, - я рылся под подушкой, под периной в поисках снятых вчера вечером трусов, и наконец запустив руку в щель между кроватью и стенкой, нащупал и с трудом вытащил их. На 20 секунд я выпустил Пашку из внимания.
Когда я обернулся - он уже голый, возбужденный кинулся на меня. Он навалился на меня и так крепко сжал, что я смог лишь сдавленно крякнуть. Я даже на секунду усомнился в его добрых намерениях.
Но он так всосался в мою шею, оставив, видимо, синяк, и стал меня всего сжимать, месить, что такие идиотские мысли спросоня прошли. Он обхватил мои бедра ногами и его вставший член упирался мне в мошонку.
Я задыхался, не в силах сделать вдох, а Пашка целовал и кусал мою шею и ухо.
- Ты меня совсем раздавил, сумасшедший. Вчера сказал, что больше ничего не будет, а теперь бросаешься как тигра. Пусти, ты мне ребра сломаешь.
- Не пущу, Лёка, ты мой. Я хочу тебя ужасно, я еле дотерпел до утра, пока твои предки уйдут. Ты мне снился всю ночь.
Он ослабил хватку и мы целовались и терлись друг о друга в мягкой теплой постели. Он все еще был сверху, я схватил обеими руками его необыкновенную, упругую задницу и мял ее, проникая в обалденную, в мягком пуху ложбину между ее половинок. Пульсирующая дырочка в ее центре мне уже серьезно не давала покоя. Пашка тяжело дышал, двигал бедрами, бормотал что-то совсем несвязное.
Я скинул его с себя, и обнял его сзади. Он свернулся калачиком. Я терся членом о его ягодицы. Мне невыносимо хотелось войти в него. Я попытался, но задница не поддавалась, я еще поднажал.
- Не войдет так, нужна смазка, Лёк. Крем может есть?
Я метнулся в родительскую спальню, на трюмо лежали тюбики, выбрав самый большой, для рук, размахивая дубинкой между ног я вернулся к Пашке.
Картина, которую я увидел, была развратна до предела: Пашка, лежа поперек кровати на животе, спустил ноги вниз, упираясь в пол раздвинутыми коленями, выставив свою круглую мясистую задницу.
Чуть ниже желаемого мной входа мошонка и из нее вниз, касаясь боковины кровати торчали 20 сантиметров юной мужской силы.
Я выронил крем, бросился к нему и ухватившись за эту горячую рукоятку прильнул губами и языком к дырочке между полушарий.
Пашка закричал в голос, все его тело пронзила судорога, дырочка вся сжалась. Я не мог оторваться и вылизывал ее как эскимо на палочке, проникая языком вглубь.
Дырочка то сокращалась, то расслаблялась. Пашка стонал и извивался, член его содрогался в моих руках. Так долго продолжаться не могло, возбуждение доходило до краев. Пашка повернул ко мне голову, глаза его, казалось вращались уже совсем независимо друг от друга, он прохрипел:
- Лёка, давай уже, а больше не могу, Лёка. - голова его беспомощно упала.
Я неловко вымазал себе член кремом, стал намазывать пашкину попу, пальцы проваливались в обалдевшую от ощущений дырочку.
- Лешка, ну давай уже... - простонал Пашка.
Я вошел в него, разум мой померк, мною двигали древние инстинкты, мы стонали, двигаясь в бешеном темпе, я кусал его спину, хватал за кудри, я надевал его на себя, и выходил совсем, я видел как мой поршень втыкается в него, Пашка помогал своему твердому дружку рукой.
Он задышал часто, насаживаясь на меня до упора, я почувствовал, как его попа конвульсивно сжимает мое естество, он завопил, как раненный зверь и его оргазм настиг и меня, я вошел в него до предела, не в силах сдерживать больше рвущееся из меня семя. Когда кончились наши конвульсии, мы не рассоединяясь упали на пол и лежали так на коврике возле кровати в полузабытье все вспотевшие, как загнанные лошади. Я попытался выйти из Пашки, но он схватил меня за бедро, прижимая к себе:
- Нет, не уходи, подожди.
Я не выходя из него дотянулся до сбитого в кучу одеяла и кое-как натянул его на наши сцепленные, влажные тела.
Я прижался к пашкиной спине и мы заснули.
Разбудил меня грохот трактора, проезжающего по улице. Мой член обмяк, но находился все еще в Пашке. Я вышел из него и разбудил его поцелуями.
- Лёка, никто не придет?
- Не должны бы...
Он встал, и посмотрел на меня.
- Теперь я точно пидор, но ты знаешь, мне так понравилось, мне так хорошо с тобой, Лёка, плевать на всех, я... кажется я... я люблю тебя Лёка.
- Я тоже, Пашка, я тоже люблю тебя.
Мы кое-как привели в порядок себя и комнату, где утром разгорались страсти, позавтракали и пошли поваляться на пляже до обеда.
Солнце пекло вовсю, было ветрено. Пашка лежал на животе в тени старой ивы, такой знакомой, защищавшей, хоть и не безупречно, наши юные обветрен-ные тела уже не один год от безжалостного летнего солнца. Листья шумели над нами и пестрые тени пробегали по Пашкиной спине. Шуршали камыши на другом берегу реки. За камышами периодически виднелись вскидывающиеся удочки и слышались высокие мальчишечьи голоса, и кому в такую ветреную погоду вздумалось ловить рыбу.
Впрочем нас они не беспокоили, шум ветреного июльского дня и мысли о нас, о том, что с нами произошло отвлекали нас от всего происходящего вокруг.
Пашка молчал, насупившись ковырялся в песке. Видимо в нем происходила борьба между тем, что требовало его естество, что требовала душа и что требовали его взгляды о том как должен и как не должен вести себя парень, короче его беспокоила мысль, что он педик. Впрочем это мои предположения, а спросить у него, о чем он так задумался у меня не хватало духа, да и прерывать столь мирную и не обремененную выяснением отношений обстановку совсем не хотелось.
Я сидел рядом с ним и посыпал его загорелую спину сухим песком. На его пояснице образовался маленький холмик, струйки песка скатывались по бокам. Я вспоминал произошедшее с нами и мои плавки становились приятно тесными и заметно топорщились.
Может у него тоже это происходит, но он просто стесняется этого?
Я погладил его по бархатистой коже лопаток. Между ними от его шевелюры вниз проходила еле заметная дорожка почти белых, выгоревших на солнце и очень нежных волосков. Я потрогал ее. На меня вновь с непреодолимой силой начала накатываться волна желания.
Пашка видимо почувствовав это, резко обернулся, и злобно глядя на меня, буркнул:
- Ты что? Люди кругом, увидят еще...
- Как будто раньше я тебя пальцем не трогал, - обиделся я.
Я лег рядом и отвернулся. Отчего-то на глаза навернулись слезы. "Что это я как баба" возникла мысль, а слезы уже бежали по щекам, горло перехватило, я хлюпнул носом, что вызвало интерес Пашки.
Он развернул меня к себе, его глаза удивленно округлились, когда он увидел капли на моих щеках.
- Ты что ревешь, ты что, обиделся, дурачок, - его голос смягчился.
Я пожал плечами - ответить я не мог - горло перехватило - мои слезы стали неожиданностью для меня самого. Это была не обида конечно, это было какое-то новое, непонятное чувство, наверное это был страх, очень чуткий страх перед тем, что я могу потерять его, что он может просто так грубым взглядом или словом оттолкнуть меня от себя и я потеряю его.
Он вытер слезы с моего лица пыльной рукой, чмокнул меня в нос и промур-чал, почти прошептал:
- Дурачок ты, Лёка, не обижайся.
- Я не знаю, Пашка, что со мной... кажется... кажется я люблю тебя...
Мы помолчали минуту.
- Со мной тоже что-то твориться, Лёка, я так скучал по тебе в Ростове. Я не знал как тебе сказать, что хотел бы с тобой... Но ведь это не правильно, Лёка - парни должны трахаться с телками, а не друг с другом, я что, педик, мы выходит педики? И я не могу справиться с этим - вот посмотри, что у меня твориться, когда я вижу тебя.
Он приподнял от песка обращенный ко мне бок и я увидел его вставший, освободившийся из тесного плена плавок член, прижатый резинкой к животу.
Я непроизвольно потянулся и потрогал его.
- Что ты делаешь, хулиган? - он лег обратно на живот.
- И как же ты пойдешь домой с таким?
- Не знаю, вот пытаюсь отвлечься, а тут ты меня тискаешь, у меня все мысли спутались. А тут эти пацаны - вот разболтают в деревне - чем мы тут занимались.
- Да они не видели. Им за камышами не видно.
- Это нам их за камышами не видно, а мы у них как на ладони.
- Да ладно, они рыбу ловят.
- Ага, а что они затихли.
- Клев наверно.
- Да какой сейчас клев, такой ветрила.
- Ага, небось лежат в камышах, наблюдают, как мы тогда.
- Да ладно, мы ничего такого не делаем.
- Тебе только дай волю...
- А кто ко мне утром в постель прыгнул с разбега, чуть не задавил насмерть.
- Дурак ты, Лёка, я соскучился, ведь - всю ночь не виделись, и вообще...
- А вечером говорил - "в последний раз, в последний раз".
- Мало ли что я говорил... Я за ночь очень соскучился... Ты такой хороший.
Пашка смотрел на меня, глаза его стекленели и он явно терял контроль над собой.
- А вдруг родители вернулись бы.
- Не-а, я проследил до конца улицы.
- Может пойдем куда-нибудь? Ну, в укромное место...
- Надо до вечера дотерпеть - сейчас полно народу на речке - пацаны, дачники, студенты.
- Ага - те, которых мы вчера видели. Интересно, они тоже... того... потрахались?
- Ты, знаешь, Лёка, я не отдам тебя каким-то педикам, даже не мечтай, я не для того...
- Чего не для того?
- Да пошел ты! - он отвернулся.
Я хотел погладить его по спине, чтобы успокоить неизвестно откуда взявшуюся ревность, но не решился, чтобы не схлопотать еще.
Так мы лежали молча почти до обеда.
Все изменилось вокруг, мир стал совсем другим, непонятным и каким-то чужим, пустым и ненужным, в голове остался только Пашка. Пашка, Пашка и Пашка.
Как в забытье, на автомате я после обеда собирал жуков с картошки. Лето было сухое и картошка была откровенно хилая, полив практически не помогал. Жуки пировали на ослабленной жарой ботве. Пройдя треть плантации я сорвал большой треснувший помидор и сел в тенек на кусок шпалы под старой грушей.
Ветер шумел листвой. Старый, местами трухлявый, ствол груши поскрипывал под его порывами. Червивая груша шлепнулась в сухой песок в метре от меня. Помидор в моих руках источал приятный аромат. Мои мысли опять полностью занял Пашка. Воспоминания о его теле, о конвульсиях и стонах, о его бешеном взгляде, заставили сердце снова биться в сумасшедшем темпе и наполнили и без того тесные шорты сладкой истомой. Неловкое движение бедрами и налитый желанием прибор выбрался наружу. Я невольно оглядываюсь - не был ли кто свидетелем этого безобразия и стараюсь вернуть дружка обратно, получается с трудом, да и все равно вставать нельзя - эрекция будет слишком заметна.
Жую помидор и стараюсь отвлечься. Ветер нагнал облака. Большими рваными кучами они тянутся с горизонта и заслоняют палящее солнце. Становится прохладнее. Хочется, чтобы пошел дождь - теплый ливень. Как тогда, в позапрошлом году, когда мы с Пашкой сидели на чердаке большого сарая у железно-дорожной станции, дождь бешено колотил по железной крыше, а мы у открытого окна резались в карты и валялись на куче соломы, пытаясь застать взглядом молнии и увидеть как они попадают в мачты высоковольтной линии за кукурузным полем. Пахло прибитой дождем пылью, голубиным пометом, свежей травой и акацией и было прекрасное настроение, потому что был июнь и впереди было все лето и вся жизнь.
Я поднялся, поправил шорты и их немного успокоившееся содержимое и взялся за сбор мерзких маслянистых тварей, поедавших наш урожай.
Через пару часов небо совсем затянуло. Гудел насос, качая воду для поливки. Я стоял босой в мокрых канавках в которых росли помидоры и пытался бороться с мокрицей, лебедой и прочими сорняками. Канавки наполнялись прохладной водой. Вытащить сорняки из сухой земли почти не реально. Вообще со стороны трудно было сказать, что именно тут выращивается - лебеда и колючки заполонили грядки.
"Успеть полить до дождя - мечта любого огородника" - подумал я, разгибая затекшую спину.
Опершись локтями на забор, выходящий на пустырь стоял Пашка с улыбкой до ушей.
- А из тебя хорошая хозяйка получится, - ехидно заметил он, скалясь, - небось все помидоры повыдергал.
Я запустил в него отвалившимся помидором. Он легко увернулся. Я не отличался меткостью.
- Чего ты кидаешься, я и уйти могу.
- Ну и иди, че пришел?
- Смотри что я купил, - он вынул из кармана тюбик.
- Что это, - спросил я, а у самого уже начал распухать член - это был крем, что еще он мог купить в таком тюбике.
- Это, понимаешь, такая штука... - начал он с озорной интонацией и ехидной улыбочкой покачивая тюбиком, - такая штука, ну?...
- Что "ну"? - пытался изобразить непонимание я, а у самого уже оттопырилась правая штанина.
- Не догадываешься, что-ли?
- Чего?
- Да, ладно не прикидывайся, - глаза его совсем сощурились в его фирменной ухмылочке, - а что это у тебя там, у-у...
- Где, - изобразил я полное непонимание, разглядывая себя и как будто ничего не понимая.
- Типа ты не понял?... А что это у тебя там из шорт торчит? Это ты тут так помидоры пропалываешь? Да?
Из правой штанины неприлично коротких шорт, сделанных из джинсов, предательски краснела головка. Я пожал плечами и виновато улыбнулся.
- Вот и у меня, глядя на тебя, - сказал Пашка, засунув руку в карман. - Долго ты еще?
- Ну полчаса еще, не меньше, а что?
- А то...
- Дождь собирается...
- А ты поливаешь.
- Мать велела.
- Так ведь дождь собирается...
- А может не будет.
- Может... А может и будет. - Пашка задрал голову.
- На речке можно промокнуть.
- Можно в воду залезть.
- Ага, и сидеть там пока дождь не кончится.
- И что же делать, я до завтра с ума сойду.
- Может, если дождь пойдет, спрячемся куда нибудь?
Он пробрался между жердей и сел на чурбак, рядом с грядкой, любуясь на член, который я так и не смог засунуть обратно грязными руками.
- Куда? - его глаза остекленело уставились на мои ноги и шорты.
- Помнишь, как мы давно переждали дождь на чердаке за линией?
- Да... Было классно.
- Ну?
- Ага...
- Что ага? - я мизинцем приподнял край штанины, дразня Пашку своей игрушкой.
Пашка сглотнул, но очнулся от оцепенения - ты что, дурачок - щас соседи увидят - педик несчастный, - зашипел он.
- А сам-то, куда глазами сверлишь.
Пашка демонстративно отвернулся.
Грядка была дополота наспех, кое-как, мысли, что называется все были уже "о еде". Пашка хмурый, делая вид, что и не смотрит в мою сторону сидел на чурбаке, покачиваясь и задумчиво поглядывая то на небо, то на погнувшуюся от веса незрелого пока еще урожая сливу. Сливы Пашка любил. А тучи тем временем сгущались.
Обмыв ноги и руки теплой, разогретой солнцем водой из большой рыжей бочки я позвал Пашку домой, квасу попить.
Налив две большие кружки я зашел в прохладную залу с завешанными окнами и включил телек. Было так расслабляюще прохладно, темно и свежо, я сел на ковер, опершись спиной на диван.
Следом вошел Пашка с двумя полными кружками и отпив из одной поставил их рядом на пол. Он сел рядом и жадно обняв меня положил свою лохматую голову мне на грудь. Нежность переполнила меня, "как хорошо было бы так жить", пришла неожиданная мысль, "Жить?", "Так?", "Как?", "неужели можно так жить?", "как жаль, что нельзя так жить", "но почему, почему так нельзя??? ведь я так люблю его...".
Я запустил пальцы в его шевелюру и закрыл глаза, пашкины пальца нежно гуляли по моей спине. "Какое счастье, какое простое счастье".
Пашка потянул меня на себя, повалил и стал обволакивать меня поцелуями и объятиями.
- Ну ты что, скоро родители придут, - я целовал его нос и щеки, и уши, запустив руку ему сзади под податливую резинку трусов. Какая сладкая попка, она просто выводит меня из себя. Такая круглая, упругая, нежная, покрытая мягким пушком, так бы и держал всю жизнь.
Теплый пашкин бугор в штанах терся и прижимался к моему. Он прижал меня к полу и взяв мою голову в руки нежно терся носом об мой нос и целовал меня едва касаясь губами.
Меня, что называется, развезло совершенно. Такой нежности, ласки и счастья я никогда не испытывал. Даже если сейчас вошли бы родители, я наверное не смог бы оторваться от своего любимого.
- Лёка, я хочу тебя, я очень хочу тебя, - шептал Пашка - Лёка, может пойдем уже.
- Ага, пойдем.
Мы допили квас, налили еще по полкружки.
- Мы на чердак полезем?
- Полезем.
- Может нам что-нибудь постелить, а то на соломе голышом не очень-то.
- Да, я думал уже.
Поковырявшись в шкафу на терраске, я нашел два старых одеяла, и, утрамбовав их в рюкзачок, закинул его за спину.
Едва мы свернули за поворот нашей улочки, как закапали первые крупные капли. Запахло мокрой пылью, тополя у дороги бешено зашумели.
Пашка схватил меня за руку.
- Давай бегом, Лёка, сладенький, а то все промокнем.
Мы бегом добрались до сарая, и все же изрядно вымокли. Сам сарай был заперт, но большое окно во фронтоне было, как и тогда без рамы.
Подставив несколько ящиков, валявшихся вокруг мы без труда взобрались наверх.
Здесь кажется ничего не изменилось, только кажется стало теснее, наверное потому что мы выросли.
Дождь колотил по железной крыше. Кое-где капало сквозь худую кровлю. Пашка с деловым видом стал доставать одеяла и полез в дальний угол на солому. Громыхнул гром. Я выглянул во окно, куда мы только что залезли. На фоне степи и уходящей в даль колеи железной дороги был виден дождь - синие рваные полосы соединяющие тучи и землю. На семафоре, вдали, за станцией, загорелся зеленый огонек.
- Лёка, иди ко мне.
Я обернулся - Пашка голый, со стоячим членом сидел на расстеленном на соломе одеяле. Я тоже разделся и слился с Пашкой в объятиях.
Время перестало течь, все вокруг свернулось в сингулярность жадных пашкиных поцелуев. Мир перестал существовать для нас. И только когда я ощутил его внутри себя, время, задаваемое ритмом его, еще сдерживаемых волей, нетерпеливых движений, стало возвращаться в свое привычное русло. Я неожиданно услышал бешеный шум дождя, не то чтобы он только начался - нет, просто он был за пределами моего восприятия. Я открыл глаза и в сумраке темного угла чердака поймал Пашкин взгляд, он внимательно смотрел на меня. Весь мой организм трепетал смущенный и испуганный новыми ощущениями - ощущением чужой горячей нетерпеливой плоти, осторожно, но уверенно и прокладывающей себе дорогу внутри меня и вместе с тем каким-то сладким страхом потерять, выпустить ее, когда она совершала обратные движения. Меня пробила судорога, я заскулил, как раненая собака, из глаз брызнули слезы и мир вокруг нас снова стал сворачиваться в сладкую спираль.
В моих зубах оказалось одеяло, которое я не мог отпустить, одной рукой я вцепился в пашкин зад, мои пальцы чувствовали, как его сладкая дырочка сокращается в такт его движениям, а другой рукой я сдерживал собравшийся взорваться от избытка чувств собственный член.
Пашка обнял меня сзади, присосался к моей шее, взял мой член в руку, он то ускорял движения, то замедлял их, почти выходя из меня, его скользкая от крема ладонь гуляла по моему окаменевшему члену. Две реки возбуждения сливались где-то посередине - внизу живота, образуя томящийся горячий водоворот. Пашка все ритмичнее двигался, я двигался ему навстречу, наши дыхания слились, а почувствовал, что он уже не в силах остановиться - он весь стал этой сладкой дрожью, пробивавшей наши тела, он сжимал меня все сильнее, его рука на моем члене бешено задергалась, его горячий поршень все глубже проникал в меня, он застонал. Я нанизался на Пашку до предела, почувствовав содрогания его члена во мне. Не в силах больше сдерживаться я кончил в конвульсиях и стонах.
Приходя в себя, мы пролежали несколько минут так мокрые от пота, потом, когда прохладный ветерок дождливого вечера стал покрывать наши тела гусиной кожей, Пашка едва дотянувшись, потому что я не собирался выпускать его из себя, придерживая его за задницу, накрыл нас вторым одеялом, обнял меня сзади, уткнувшись в спину носом и мы полные счастья уснули.
Проснулся я когда уже совсем стемнело, дождь давно кончился, но небо было затянуто тучами и сильно похолодало, я сходил на двор и замерзший вернулся к Пашке.
- Надо идти по домам? - спросил он.
- Я хочу остаться с тобой, - меня трясло от холодая и я залез под одеяло в теплые Пашкины объятия.
- Какой ты холодный, лягушонок, - Пашка целовал меня, и мы снова нежно ласкали друг друга, пока не уснули, уткнувшись друг в друга носами.
Утреннее солнце било в глаза сквозь щели между досками фронтона, любимый был рядом, в моей руке был его вставший, так хорошо потрудившийся вчера вечером дружок, а мой терся о его пушистую упругую, сводящую меня с ума попку. Начинался новый день нашей любви, что-то надо было говорить родителям, о нашем отсутствии в непогожую ночь, может даже получить хороший подзатыльник или выволочку, но об этом не хотелось думать, когда в твоих руках любимый парень и все существо твое ненасытно хочет любви.
Мы целовались и терлись друг о друга лицами и телами. Даже представить себе было невозможно, что мы расстанемся может на весь долгий летний день, не разрядив накопившееся за ночь желание любить друг друга.
На место бешеной, неудержимой страсти первых свиданий пришла нежность, желание изучить и прочувствовать каждую клеточку тела друг друга. Мы смаковали нашу близость. Я целовал и рассматривал его тело, трогал его, спускаясь все ниже, пока перед глазами не оказался его подрагивающий член, такой красивый, просящий и нетерпеливый. Его большая, красиво очерченная головка привлекали мой взгляд и я просто любовался этим предметом. В конце концов его член занял место у меня во рту. Я все глубже заглатывал эту соску, выпуская ее изо рта лишь для того чтобы перевести дыхание и полюбоваться на нее. Сжимая его пушистые яички, я нашел в конце концов пульсирующую дырочку между ягодиц и стал ее гладить.
Пашка лежал на спине и теребя мою шевелюру постанывал от удовольствия. Потом он притянул меня к себе и, целуя, обвил меня ногами, прижимая меня к себе.
Я медленно входил в него, дразня и вынимая член, гладил им по пашкиной скользкой от крема попе, Пашка извивался, закатив глаза и стонал, я входил в него чуть-чуть и выходил, водил головкой по краям сладкой дырочки, которая раскрылась самым бесстыжим образом. Пашка в конце концов не выдержал такого сладкого издевательства и насадился на меня с таким стоном, что я подумал, что он кончил. Я имел Пашку без спешки, мы меняли позы, я входил в него до предела и выходил совсем, потом мой член как-то сам находил дорогу в разгоряченную узкую пропасть, и этот поиск и проникновение доставляли нам новые удивительные ощущения. Наши движения становились чаще, дыхание прерывистым, Пашка двигался навстречу моим движениям, сжимая моего дружка попой, его рука бешено летала по раздувшемуся до предела члену, он весь сжался, застонал, из члена вырвалась струя, я почувствовал его конвульсии, еще пару движений и я вжимаюсь в него, хватаясь за его спускающий член, и кончаю в него сам, укусив его за плечо.
Немного успокоившись мы обтерлись и собрались.
- Паш, тебя не убьют дома?
- Не знаю, а тебя? - он почесал в затылке, как будто эта мысль раньше не приходила ему в голову.
- Меня, пожалуй, убьют.
- Да ладно, небось только покалечат.
- А ты будешь любить меня покалеченного?
- Ну если тебе не оторвут кой-чего, - он подошел, заглянул мне в глаза и схватился рукой за то самое место на трениках. Другой рукой он обнял меня и нежно поцеловал в щеку. У меня закружилась голова, хотелось снова повалить его на солому и не отпускать до вечера, или вообще никогда не отпускать.
- Дурак ты, дурак, - слезы как-то опять неожиданно затопили мои глаза и чтобы Пашка не видел их, а может и не из-за них вовсе, я прижал его к себе, обнял и терся о его щеку своей мокрой щекой. Так мы и стояли посреди чердака.
- Пашка, а ведь меня все-таки убьют дома.
- Меня, наверное, тоже.
- И что же мы скажем про все это?
- Про что, про это? Ты же не расскажешь, правда?
- Ну а где мы были всю ночь?
- Ну допустим здесь на чердаке...
- Ага и что делали тут вдвоем? Рыбу ловили, да?
В груди лежал сухой шершавый кирпич - это мысль, или точнее сказать тягостное ощущение необходимости что-то придумать, что сказать родителям о моем ночном отсутствии перемешанное с предвкушением скандала и страхом выдать себя и Пашку. "Нет, конечно я не скажу, что было, но ведь что-то надо говорить."
Так мы шли по утренним пахнущим свежестью вчерашнего дождя улицам, ничего не замечая вокруг, как на казнь.
Зная мать, можно предположить что будет дома, отец тоже добавит от себя. Я представил его сжатые губы.
- Тебя точно не убьют? - спросил я.
Пашка шел глядя прямо себе под ноги, солнце, отражаясь в лужах светило в глаза.
- Не знаю.
- Наверное наши предки уже созвонились, и будет перекрестный допрос.
Он остановился.
- Слушай, у Сережки Еремченко в совхозе есть тетка классная, и братан двоюродный, он нас еще звал все время на рыбалку, помнишь?
- Сашка, что-ли? Рыжий такой? Помню, и что?
- Может соврать, что мы к нему на пруды ездили, я его как раз вчера на тракторе видел в станице, он мне еще помахал.
- Ага, без удочек, и сумки со снастью.
- Ну, надо придумать чего-нибудь.
- И чего, к тому же...
- Да у него телефона нет, они не дозвонятся, да и будут чужим людям звонить.
- По мозгам все равно дадут.
- Главное придумать красиво.
- И рыбы не наловили.
- Ну рыба была, и притом какая! - Пашка ехидно посмотрел на мою ширинку.
- Дурак ты, лучше придумал бы что-нибудь.
- А сам-то, .. погоди, - он потянул меня за плечо.
- Ну.
- Типа мы пошли на речку и случайно его встретили.
- А че мы с тряпками туда поперлись, да еще и перед дождем?
- Да, надо было сразу придумывать легенду - никакой конспирации.
- Кстати, мы их там все и оставили, вот дырявая башка.
- Ну и правильно, кто их там возьмет, а так что ты - с тряпками домой вернулся бы - они все в соломе, и спрашивать не надо, что и где ты делал.
- Ага, только с кем.
- Даже и с кем наверное не надо.
Я взглянул в его пристально уставившиеся на меня глаза, понимая что опять начинаю в них тонуть.
Мы помолчали пару минут пытаясь найти решение.
- Значит так, - заказал я, - тряпки можно не учитывать, вряд ли мать станет рыскать в кладовке в поисках одеяла - не зима же. Ты типа зашел за мной, чтобы пойти к ребятам на какую-нибудь тусовку, а по дороге нам встретился Сашка на тракторе и позвал на рыбалку, или нет, на шашлыки.
- Все-таки лучше на рыбалку.
- А удочки?
- Типа он сеткой собирался ловить на дальнем пруду, и мы нужны были чтобы рыбу загонять и сеть собирать, один он не справится, а друганов в армию забрали.
- И типа из-за дождя ни на какую рыбалку не поехали, а помогали сено в сенник складывать.
- Да, повесь на себя пару былинок, - Пашка нежно посмотрел на меня.
От этого его взгляда у меня как-то сжималось в груди, это я давно заметил, еще год назад. Правда теперь это меня не пугало.
- А вернулись на попутке. Пошли.
Он сжал мою ладонь, мордочка его расплылась и он потянул меня вперед.
- Рано радуешься, пиздюлей все равно выпишут.
- Ага, радостно сказал он и в угол поставят.
Скандал конечно был, и мать обещала встретить того Сашку и сказать ему все, что о нем думает. Что они тут с отцом сума сходят, а они там в совхозе батрачат, и позвонить у них там ума не хватило.
Я конечно пытался возразить, что мол я не знаю, у кого там есть телефон, но мокрой тряпкой по морде все-равно получил.
На душе успокоилось и я побежал к Пашке.
Застал его надутым, растрепанным, собирающим на картошке жуков. Из летней кухни раздавались мелодичные проклятия его матери, перемежающиеся дребезжанием посуды, на которой женщины обычно срывают свою злость.
Я прокрался мимо кухни, и тихонько подошел к Пашке.
- Живой?
- Как видишь...
Он хмыкнул носом.
- На речку пойдем?
- Не знаю, посмотрим что будет. Ты бы сматывался, пока тебе тоже не досталось.
Время тянулось долго, день был не жаркий, облачка то и дело закрывали солнце. В мокром от ночного дождя огороде я продолжал вчерашнюю прополку. Мысли были, что называется "только о еде". Все вспоминались лучики солнца, пробивающиеся сквозь щели фронтона того чердака, где мы провели ночь, сверкающие капельки на дрожащих паутинках, и пашкино дыхание на моей шее... Короче, несколько морковин было выдернуто вместе с сорняками.
Я сидел на чурбаке, и грыз выдернутые морковинки, тупо уставившись на то, как ветер играет листочками на старой груше, и иногда падалки, шурша, рассекают листву и глухо ударяются о песок. "Как со мной это могло случиться? Это что? Вот такая любовь?" Перед глазами вновь появлялась дорожка золотистых волос на Пашкиной спине и мысли утекали куда-то в сторону и заплетались там каким-то непонятным образом.
Вечером я оделся потеплее и пошел на речку. Прошел мимо пашкиного дома. Остановился. Пашки не было видно. Звать его или зайти в дом я не решился, пока не улеглись страсти, решил, что уж наверное он догадается, где я, если будет искать.
Не спеша я поплелся к реке.
Ну конечно. Пашка сидел с удочкой, сгорбившись, и почти не шевелился.
Шум ивы, шуршащей на ветру листвой, позволил мне подкрасться незамеченным. С нескольких метров я кинулся на него, опрокинул его с коряги и повалил на песок.
- Ё..., ...! Придурок, удочка уплывет.
Я не слушал его. Я был уже верхом на Пашке, прижатом лопатками к мокрому песку, и губы мои уже что-то искали на его шее, глазах, щеках...
- Удочка уплывет..., ты чего..., удочка...
Он прижал меня к себе и мы целовались нежно и неторопливо.
- Я соскучился по тебе, лохматый мой.
- И я по тебе... Удочка уплыла...
Удочка действительно уплыла, правда недалеко - за излучиной зацепилась за коряги. Крючок спасти не удалось, да и было не до него.
Потом, когда удочка была спасена, мы, мокрые и замерзшие сидели под нашей большой корявой ивой. Пашка облокотился на ее толстый ствол и смотрел куда-то за горизонт, туда где виднелась лесополоса, которая казалась в детстве почти концом света. Давно уже мы добрались до нее и обнаружили, что за ней все те же пропахшие полынью степи, балки и уходящая в даль линия высоковольтки.
Я сидел сбоку от него, уперевшись грудью в его плечо, и терся носом об его щеку, по которой сбегала все та же дорожка золотистых волосков. Мы накрылись Пашкиным плащом, я обнял его. Его ресницы то опускались, то поднимались и сквозь них я видел примастившееся на пыльном горизонте солнце. Мир в эти минуты казался таким простым, понятным и уютным - ты, твой любимый и солнце.
- Пашка, ты о чем думаешь?
- Не знаю... О тебе..., о нас.
Он нежно прижал мою ладонь к своей груди и скосил на меня глаза.
- А ты?
- Знаешь, я кажется люблю тебя, ... я не знаю, со мной еще так не было... что-то...
Комок подкатил к моему горлу, да так, что дышать стало совсем невозможно. Я только уткнулся носом ему в щеку и прижал его еще сильнее.
- Со мной тоже никогда...
Мои глаза намокли и намочили пашкино лицо, а я закрыл их и мне было так хорошо, как, наверное, никогда больше...
Время и все вокруг нас потеряло всякое значение.
Когда солнце село, и цикады начали свою вечную вечернюю трель мы оделись и разожгли костер там, где сидели те двое парней.
В отблесках слабого трепещущего пламени Пашка сидел задумчивый и глядел на костер.
- Домой пора, пока опять не попало.
- Ага.
- Я не хочу спать без тебя.
- Я тоже...
- Что же нам делать, я просто не усну без тебя.
Свежий ветерок уносил золу с угольков от быстро прогоревших сухих сучков и хвороста.
Мы сидели молча не в силах ничего придумать. Потом, когда угольков почти не осталось - потушили костерок по-пионерски и побрели домой.
- Я приду к тебе с утра? Хорошо? - спросил Пашка.
- Ага...
Его мокрые глаза блеснули в тусклом свете далекого уличного фонаря. Он чмокнул меня в щеку и побрел к своей калитке.
Я ужинал совсем без аппетита. Мать что-то ворчала, опять, гремя в тазике тарелками. Мухи уныло кружили вокруг лампочки. Через два окна - летней кухни и дома был виден краешек работающего телевизора, освещающего комнату нереальным мерцающим голубоватым светом.
Немного смочив подушку тоскливыми слезами и подмяв ее под себя, словно это был ОН, я быстро заснул.
Проснулся я от стука в окно. Сначала я не понял в чем дело. Вопреки моим вчерашним опасениям, я заснул быстро и крепко, сумбурные обрывочные сны метались ночью вокруг меня, да я их и не запомнил. И где-то сквозь сон возник этот стук. Я открыл глаза и некоторое время крутил ими по освещенной солнцем комнате. Стук вроде бы пропал. Наверно приснилось, подумал я и нежась стал обнимать подушку. Но теперь в окно, которое находилось у меня за головой, отчетливо постучали. Я быстро обернулся. Ну кого я рассчитывал увидеть - конечно, это был Пашка - улыбающийся во всю пасть белых крупных зубов.
Я вскочил с постели и мой член как пружина раскачивался передо мной. Пашкина улыбка растянулась еще шире. Я открыл окно, сняв с подоконника горшок с геранью, и, высунувшись в него через низенький подоконник, присосался к Пашкиным губам, обвив его шею руками. Какое бесстыдство, какое счастье овладело моим организмом. Я весь обмяк, и только одна часть меня не обмякла и не позволяла вывалиться мне из окна, потому что зацепилась за доску подоконника.
Пашка задыхаясь от поцелуя, освободив свои губы зашептал сбивчиво мне на ухо, жадно прильнув своей щекой к моей.
- Лёка, я люблю тебя... я так соскучился, я ... лёка, ну щас кто-нибудь увидит, дурачок, боже...
Я потянул его к себе в окно.
- Че, прям в окно?
- Ну да! А что? Давай, быстрей, пока никто не видит. Ой блин, по улице идет кто-то.
Но было уже не важно - Пашка был уже почти затянут в окно. Последние усилия - я схватил его за штаны, когда он встал на выступающую ступеньку цоколя и втянул его в комнату.
После короткого, но крепкого поцелуя я стал срывать с него одежду. Узкие шорты не хотели сниматься, зацепившись за распухший баклажан, Пашка едва оторвавшись от меня, помог мне и я потащил его в постель.
Кровать предательски скрипнула от наших падающих на нее тел, и тепло мягкой перины из утиного пуха приняло нас к себе.
Я остервенело обнял его, как спрут обвил его тело. Я так хотел его, что просто не мог сдерживаться. Пашка понял это и обвил меня ногами. Еще минуту я терся и прижимался к нему, просто доходя до исступления, потом не в силах отпустить его из объятий, пошарил одной рукой под матрацем и найдя припрятанный тюбик кое-как открыл его и выдавил крема.
Я вошел в него, практически не ощущая сопротивления. Мы смотрели в глаза друг другу. Внутри него было тепло, глаза его застыли на мне, он затаил дыхание, потом он потянул меня к себе и тут началось. Мы бешено двигались друг навстречу другу. Я выходил из него и входил опять. Я смотрел на все это - на то, как мой член входит в его вожделенное отверстие, поросшее нежными волосками и это бешено возбуждало меня. Не выпуская из рук его трепещущего, горячего и твердого друга, как не выпускают поводья коня наскоку, я сжимал и подрачивал его, и он как сумасшедший пульсировал в моих руках.
Мы сменили позу - он лег на бок, я вошел в него сзади, но долго продолжать мы уже не смогли - как цунами нас затопила волна оргазма - сначала я забился в нем, не в силах сдерживать ускоряющийся ритм своих движений, застонал, а Пашка в агонии выгнул спину, его член в моей руке безумно распух и напрягся, он завыл, конвульсии неудержимо стали пробивать его, обливая постель горячей густой жидкостью, сжимая мой нетерпеливый конец внутри его тела. Я моментально разрядился тоже, нанизав его на себя до предела.
Мы еще лежали так минут пять с закрытыми глазами потные и счастливые, боясь пошевелиться. Наши поработавшие на славу игрушки совсем не собирались успокаиваться и приходить в спокойное состояние - Пашкина - вся мокрая и липкая в моей руке, моя - воткнутая до предела в Пашкин зад. Я слегка массировал его член, он подрагивал и его попа сжимала мою игрушку.
Потом мы стали шевелиться, собираясь расцепиться, но когда член стал выходить из него стало ясно, что мы не хотим этого и Пашка опять прижался ко мне своими сладкими булками и всей спиной. Я обнял своего мокрого любимого и мы уснули.
Я проснулся оттого, что Пашка вылез из моих объятий и побежал в туалет. Потом, когда мы все привели в порядок - пошли завтракать и пить грушевый компот, холодный и очень сладкий, такой, что пришлось потом запивать его простой водой. Мы вернулись в мою комнату и голышом, как и ходили все это время по дому, уселись на полу - на паласе. Ветерок, ставший уже довольно горячим развевал тюль на окне, которое мы так и не удосужились закрыть. Становилось душно.